Крысолов. На берегу - Страница 40

Он тогда проводил много времени с ее отцом. По вечерам они играли в шашки, пили перно и рассуждали о том, будет ли война. Старик начал думать о Ружероне всерьез. Если по какой-нибудь невероятной случайности тот сейчас в Шартре, тогда, возможно, еще есть надежда. Ружерон, пожалуй, поможет.

Во всяком случае, Ружероны могут хоть что-то посоветовать. Только тут Хоуард понял, как нужно, как необходимо ему поговорить со взрослым человеком, обсудить свое нелегкое положение, составить план действий. Чем больше он думал о Ружероне, тем сильней жаждал поговорить с таким человеком, поговорить откровенно, без недомолвок.

До Шартра недалеко, миль двадцать пять, не больше. При удаче они могут быть там завтра. Едва ли Ружерона можно застать дома, но… стоит попытаться.

Наконец он уснул.

Он часто просыпался в ту ночь, задыхался, измученное сердце отказывалось работать как положено. Каждый раз он приподнимался, выпивал глоток коньяку и полчаса сидел очень прямо, потом опять забывался в тяжелой дремоте. Дети тоже спали беспокойно, но не просыпались. В пять часов старик проснулся окончательно, сел, прислонясь к куче сена, и решил покорно ждать, пока настанет время будить детей.

Он пойдет в Шартр и разыщет Ружерона. Скверная ночь, которую он перенес, — предостережение: пожалуй, силы скоро изменят ему. Если так, надо передать детей в какие-то надежные руки. У Ружерона, если он здесь, дети будут в безопасности; можно оставить денег на их содержание, — деньги, правда, английские, но их, вероятно, можно обменять. Ружерон, пожалуй, приютит и его, даст немного отлежаться, пока не пройдет эта смертельная усталость.

Около половины седьмого проснулся Пьер и лежал рядом с ним с открытыми глазами.

— Лежи тихо, — шепнул старик. — Вставать еще рано. Постарайся уснуть опять.

В семь проснулась Шейла, завертелась и сползла со своей постели. Ее возня разбудила остальных. Хоуард с трудом встал и поднял их всех. Свел их с сеновала по приставной лестнице во двор и заставил по очереди умыться у колонки.

Позади послышались шаги, Хоуард обернулся — и очутился лицом к лицу с весьма внушительной особой; то была жена владельца фермы. Она сердито спросила, что он здесь делает.

— Я переночевал у вас на сеновале, мадам, вот с этими детьми, — сказал он кротко. — Тысяча извинений, но нам больше некуда было пойти.

Несколько минут она свирепо отчитывала его. Потом спросила:

— А кто вы такой? Не француз. Наверно, англичанин, и дети тоже?

— Это дети разных национальностей, мадам, — ответил Хоуард. — Двое французы, а двое швейцарцы из Женевы. И один голландец. — Он улыбнулся. — Как видите, всего понемножку.

Она окинула его проницательным взглядом.

— А вы-то, вы же англичанин?

— Если даже я был бы англичанин, мадам, что из этого?

— В Анжервиле говорят, англичане нас предали, удрали из Дюнкерка.

Он почувствовал, как велика опасность. Эта женщина вполне способна выдать их всех немцам. Он решительно посмотрел ей в глаза.

— И вы верите, что Англия покинула Францию в беде? — спросил он. — А вам не кажется, что это немецкая ложь?

Женщина замялась.

— Уж эта гнусная политика, — сказала она наконец. — Я знаю одно: ферма наша разорена. Уж и не знаю, как мы будем жить.

— Милосердием божьим, мадам, — просто сказал Хоуард.

Она помолчала немного. Потом сказала:

— А все-таки вы англичанин, верно?

Он безмолвно кивнул.

— Лучше уходите, пока вас никто не видел.

Хоуард повернулся, созвал детей и пошел к коляске. И, толкая ее перед собой, направился к воротам.

— Вы куда идете? — крикнула вслед женщина.

Хоуард приостановился.

— В Шартр, — ответил он и тут же спохватился: какая неосторожность!

— Трамваем? — спросила фермерша.

— Трамваи? — с недоумением повторил старик.

— Он идет в десять минут девятого. До него еще полчаса.

А ведь правда, вдоль шоссе проложены рельсы, он совсем про это позабыл. В нем всколыхнулась надежда доехать до Шартра.

— И трамвай еще работает, мадам?

— А почему бы и нет? Немцы говорят, они принесли нам мир. Коли так, трамвай будет ходить.

Старик поблагодарил и вышел на дорогу. Через четверть мили дошли до места, где дорогу пересекали рельсы; здесь, в ожидании, Хоуард дал детям галеты, купленные накануне, и по кусочку шоколада. Вскоре облачко дыма возвестило о приближении короткого поезда узкоколейки, здесь его называли трамваем.

Три часа спустя они уже шагали со своей коляской по улицам Шартра. Доехали легко и просто, безо всяких приключений.

Шартр, как и Анжервиль, был полон немцев. Они кишели повсюду, особенно в магазинах, торгующих предметами роскоши, — на бумажные деньги покупали шелковые чулки, белье, всякие привозные деликатесы. Могло показаться, будто в городе праздник. Солдаты были опрятные и отлично вымуштрованные; за весь день Хоуард не заметил в их поведении ничего такого, на что пришлось бы пожаловаться, вот только лучше бы их тут вовсе не было. А так — что ж, они сдержанные, старательно вежливы, явно не уверены, что им здесь рады. Но в магазинах их встречали радушно: они, не считая, сорили деньгами, притом самыми настоящими французскими бумажками. Если в Шартре и возникли какие-либо сомнения, они оставались за запертыми дверями банков.

В телефонной будке старик нашел по справочнику имя Ружеронов и адрес — меблированные комнаты на улице Вожиро. Звонить им он не стал, понимая, что нелегко будет все объяснить по телефону. Вместо этого он спросил дорогу к улице Вожиро и пошел туда, по-прежнему толкая коляску; дети плелись за ним.