Крысолов. На берегу - Страница 90

— У нас в южном полушарии никаких бомб не взрывали, — гневно сказала Мойра. — Почему должно докатиться и до нас? Неужели никак нельзя это остановить?

Тауэрс покачал головой.

— Ничего нельзя сделать. На юг дует ветер. Очень трудно избежать того, что приносит ветер. Просто невозможно. Волей-неволей надо принять то, что надвигается, и принять мужественно.

— Я этого не понимаю, — упрямо сказала девушка. — Когда-то нам говорили, будто никакой ветер не переходит экватор и мы в безопасности. А теперь оказывается, никакой безопасности нет и в помине.

— Мы никогда не были в безопасности, — негромко сказал Тауэрс. — Даже если бы это было верно в отношении тяжелых частиц, то есть радиоактивной пыли, — а это тоже неверно, все равно путем диффузии распространяются легчайшие частицы. Они уже проникли сюда. Фоновый уровень радиации здесь сегодня в восемь, а то и в девять раз выше, чем был до войны.

— Это нам, похоже, не вредит, — возразила Мойра. — А вот как насчет пыли, про которую все говорят? Ее что же, приносит ветер?

— Да. Но никакой ветер не дует прямиком из северного полушария в южное. Иначе все мы уже умерли бы.

— И жаль, что не умерли, — с горечью сказала девушка. — А то ведь пытка — сидишь и ждешь казни.

— Может быть, и так. А может быть, это — время спасения души.

Помолчали.

— Почему это так долго тянется, Дуайт? — спросила наконец Мойра. — Почему бы ветру не дунуть напрямик и не покончить со всем этим?

— В сущности, все довольно просто, — начал объяснять Дуайт. — В каждом полушарии ветры описывают огромные, в тысячи миль, спирали между полюсом и экватором. В северном полушарии своя система воздушных потоков, в южном — своя. Но разделяет их не тот экватор, который мы видим на глобусе, а так называемый экватор давления, и он в разное время года смещается то к северу, то к югу. В январе Индонезия и Борнео целиком входят в северную систему, а в июле разделяющая полоса смещается к северу, так что Индия, Сиам и все, что лежит южнее этой черты, оказывается в южной системе. И в январе северные ветры заносят к югу радиоактивную пыль, которая выпала, допустим, в Малайе. А в июле включается южная система, и уже наши ветры подхватывают пыль и несут сюда. Потому все и происходит так медленно.

— И ничего нельзя поделать?

— Ничего. С таким исполинским явлением человечеству не справиться. Надо примириться с тем, что есть.

— Не желаю я мириться! — вспылила Мойра. — Это несправедливо. В южном полушарии никто не бросал никаких бомб — ни водородных, ни кобальтовых, никаких. Мы тут ни при чем. С какой стати нам умирать из-за того, что другие страны, за десять тысяч миль от нас, затеяли войну? Это несправедливо, черт возьми.

— Да, несправедливо, — подтвердил Тауэрс. — Но так уж вышло.

Опять помолчали, потом Мойра сказала гневно:

— Я не смерти боюсь, Дуайт. Рано или поздно все мы умрем. Но обидно столько всего упустить. — Она повернулась, посмотрела на него при свете звезд. — Мне уже нигде не побывать, кроме Австралии. А я всю жизнь мечтала увидать улицу Риволи. Наверно, потому, что так романтически звучит. Глупо, ведь наверно это улица как улица. Но мне всегда хотелось на нее поглядеть, а теперь я ее не увижу. Потому что больше нет никакого Парижа, ни Лондона, ни Нью-Йорка.

Дуайт мягко улыбнулся.

— Очень может быть, что улица Риволи еще существует, и в витринах магазинов чего только нет, и все прочее цело. Не знаю, бомбили Париж или нет. Возможно, там все как было, и улица под солнцем такая, какую вам хотелось увидеть. Я именно так предпочитаю думать о подобных местах. Просто там больше никто не живет.

Мойра порывисто встала.

— Я не таким хотела все увидеть. Город мертвых… Принесите мне еще выпить, Дуайт.

Он не встал, только улыбнулся.

— Ни в коем случае. Вам пора спать.

— Тогда я сама возьму. — Она сердито прошагала в дом. Звякнуло стекло, и тотчас Мойра вышла, стакан в руке налит больше чем наполовину, и в нем плавает кусок льда. — В марте я собиралась на родину, — объявила она. — В Лондон. За сколько лет было все условлено. Я должна была провести полгода в Лондоне и на континенте, а домой вернуться через Америку. Повидала бы Мэдисон-авеню. Несправедливо это, черт побери.

Она хлебнула из стакана и с брезгливой гримасой отвела руку.

— Фу, что за гадость я пью?

Дуайт поднялся, взял у нее стакан, понюхал.

— Это виски.

Мойра опять взяла стакан, тоже понюхала.

— Да, правда, — неуверенно сказала она. — После коньяка это, наверно, меня прикончит. — Подняла стакан неразбавленного виски, залпом выпила, кубик льда швырнула в траву. При свете звезд попыталась остановить блуждающий взгляд на лице Тауэрса.

— У меня никогда уже не будет семьи, как у Мэри, — пробормотала она. — Так несправедливо. Даже если ты нынче ляжешь со мной в постель, у меня уже не будет семьи, не останется времени. — Она истерически засмеялась. — Забавно, черт побери. Мэри боялась, ты увидишь ее малышку и сохнущие пеленки и расплачешься. Как один их гость, летчик, командир эскадрильи. — Теперь язык у нее заплетался. — П-пусть он все время б-будет з-занят. — Мойра пошатнулась, ухватилась за столбик веранды. — Так она сказала. Н-не скучает ни м-минуты. И чтоб не видел м-маленькую… вдруг он з-заплачет. — По щекам Мойры заструились слезы. — Она не подумала, в-вдруг не ты заплачешь, а я.

Она мешком повалилась на пол веранды и разрыдалась. После минутного колебания командир подводной лодки наклонился, тронул ее за плечо, выпрямился, опять помедлил в нерешимости. Потом повернулся и вошел в дом. Мэри он нашел в кухне за мытьем посуды.